Кто на сайте?
Сейчас на сайте находятся:5 гостей на сайте
| Об экзистенциальном одиночестве и одинокости (автор: Краснова А.) |
 |
 |
 |
| Журнал - Выпуск 39. Декабрь 2022 |
|
Предисловие Кто такой одинокий человек?... Покинутый? — Но ведь, чтобы стать покинутым, нужно сначала быть обретенным. Брошенный? — Но нужно сначала быть удерживаемым, чтобы потом стать брошенным. Никому не нужный? — Но чтобы оказаться никому не нужным, требуется сначала пережить свою нужность кому-то. Стало быть, одиночество — это потерянность связи с другим. Был нужный — стал не нужный. Был вместе — стал отдельным. Устремлялся к другому — и был отвергнут. И это не то, что предлагает нам реальность в смысле ее фактичности. Это реальность переживания — то есть, чувство одиночества.
Поскольку чувство одиночества возникает безотносительно наличной реальности, то мы можем говорить, что это в принципе не одиночество. Ведь можно быть одиноким в кругу самых близких людей и не чувствовать себя одиноким будучи совершенно одним. То есть, переживание своей отдельности от других и/или от мира точнее всего можно было бы назвать одинокостью. Почему эти понятия важно разводить? На мой взгляд, когда человек переживает одинокость и называет это одиночеством, он тем самым утверждает реальность своего одиночества, в то время как, в сущности, это не так. Этот путь в конце концов приводит к тому, что он сам себе лжет: говорит о себе как об одиноком, в то время как находятся люди, готовые быть с ним в контакте. Человек имеет шанс быть гораздо ближе к правде, если признает реальность своей одинокости как переживания. Одинокость ничего не говорит о наличии или отсутствии людей рядом и контакте с ними, но говорит о качестве внутреннего бытия — о том, что человек переживает как реальность своей жизни, чем он «окрашивает» свой мир, глядя на него из «окошка» своего внутреннего самоощущения. Ручьем с потолка по стене Крадется мое одиночество, Как тень от луча во тьме, Как слезы мои по щеке – Так тоскует шут за Высочеством. И в гости приходит луна, Будоража мою философию, Как будто схожу я с ума, Как будто всегда я одна Была. Остаюсь непрошенной. Бурьяном растут мечты, Забывая все невозможное, Где похожа тьма на цветы, Где теплые льют дожди, Где я на себя похожая. Ручьем с потолка по стене Крадется мое одиночество, Где я не одна в тишине, Где слышу я голос во мне, Где сама я и шут, и Высочество. В то же время мы ошибемся, если станем отказывать одинокости в ее реалистичности и даже фактичности. Одинокость является не только реальностью переживания, но и реальностью опыта, и зачастую опыта очень раннего, когда мы были еще очень впечатлительны, доверчивы и восприимчивы. Опыт этот очень разнообразен, у каждого он свой, но есть возможность и увидеть похожее в нашей одинокости. Предложу некоторые зарисовки, которые вряд ли можно назвать классификацией — скорее, это лики одинокости, которые мне удалось заметить в практике работы с клиентами в экзистенциальной терапии. Одинокость как отделенность. В отделенности человек болезненно переживает свою отдельность от других людей, а иногда и от мира в целом. Он чувствует, будто находится «за бортом» жизни. Как поется в популярной песне: «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу...». Отделенность постулируется таким набором внутренних переживаний, когда человек от всего остального мира будто отгорожен некой стеной, сквозь которую он не может пробиться, не может «достучаться» до других и не может ни с кем создать чувство прочной связи, «чувство плеча». Как правило, у такого человека возникают большие проблемы с доверием, так как он живет в мире, где он отчужден, и его собственная чуждость заставляет его думать, будто другие не способны его понимать и принимать. Клиент с чувством отделенности рассказывал мне о себе так: «С детства я чувствовал, что меня никто не понимает, даже мои собственные родители. Папа всегда был занят работой, а мама все силы бросала на то, чтобы всех нас обслуживать — папу, меня и брата, и у нее это очень хорошо получалось, она очень заботливая. А жили мы очень бедно, тяжело, и среди этого бесконечного тяжелого быта нельзя было проявлять себя, своих чувств». Мой клиент вырос достаточно сдержанным, скупым на проявления, так что иногда было совершенно непонятно, что он переживает в те или иные моменты, и производил впечатление человека даже сурового. Но в процессе работы нам стало понятно, что это в большей степени защитная «маска», за которой скрывается испуганный ребенок, сам себе запретивший проявлять свои чувства настолько, что будто и сам перестал что-либо чувствовать. На одной из встреч он вспомнил такой случай: однажды его мама гладила белье и отошла куда-то, оставив горячий утюг на гладильной доске. Он был еще ребенком лет шести, и, пробегая мимо этого утюга, задел его рукой и получил ожог. Но вместо того, чтобы сказать об этом родителям, он в ужасе закрылся в комнате и в одиночестве переживал боль, не издавая ни звука, и потом прятал от всех свой волдырь. Рассказывая мне это, он воскликнул в конце: «Это каким же надо было быть одиноким, чтобы не смочь рассказать родителям о простой бытовой травме!» А я добавила: «И насколько же надо было быть запуганным, чтобы предпочесть боль разговору с родителями». И это было до сих пор так в его взрослом возрасте: он предпочитал свою боль одинокости искренней открытости другому. Реальность его детского опыта показывала, что он одинок в своей семье настолько, что его переживаниям там нет места. Семья отдельно, а он — отдельно, в своем и со своим, и это только его бремя, которое он обязан нести самостоятельно. Реальность опыта быть отдельным для моего клиента замкнула его таким образом в мире собственных чувств, которые он сам запретил себе выражать. В конечном счете правда заключалась в том, что он отделен не столько от других людей, сколько от самого себя — мира собственных переживаний страха, гнева и, что важно, любви. Ведь, не испытывая «плохие» чувства, он в конце концов не смог испытывать никакие. Одинокость как брошенность. Эта одинокость имеет совершенно определенный оттенок болезненного разрыва контакта. Человек с чувством брошенности переживает контакт с другим как жизненную необходимость для себя, поэтому разрыв контакта ощущается как угроза для его внутреннего мира. Вслед за разрушением контакта «рушится» он сам. В чувстве брошенности много беспомощности, и эта беспомощность скрывается также в реальности опыта человека — ведь он знает, что такое пережить утрату контакта, как если бы земля уходила из-под ног. Но эта беспомощность не всегда видна даже самому человеку до тех пор, пока он не сталкивается с разрывом, хотя в действительности она присутствует гораздо раньше в его контактах — а именно, когда он «растворяется» в своем контакте с другим. Клиентка с чувством брошенности рассказывает мне о себе: «Я ощущаю себя живой, когда в моих отношениях с мужем все хорошо. Я как будто летаю на крыльях, и все трудности кажутся несущественными, преодолимыми. Но стоит только возникнуть ссоре, как я начинаю натурально разваливаться и не могу сделать элементарных вещей по дому или по работе. Особенно ужасно, когда он перестает со мной разговаривать, уходит или бросает трубку — меня в такие моменты накрывает истерика, я перестаю себя контролировать. Кажется, будто мой мир рухнул». Клиентке лишь кажется, что она зависит от ссор, потому что в них она переживает слом всей остальной жизни. Но в действительности она зависит прежде всего от наполняющего контакта. Его разрыв лишь постулирует эту зависимость, которая уже имплицитно присутствует в ее отношениях. Как мы выяснили в ходе терапии, за контакт с мужем она платит достаточно дорого: «Я всегда стараюсь, чтобы в наших отношениях был мир. Я стараюсь выполнять все его просьбы, даже в ущерб себе, радовать его, во всем его слушаться. Иногда мне приходится молчать, если мне что-то нравится — ведь мои слова могут его обидеть». Отсюда можно увидеть, что одинокость присутствует уже при наличии контакта, ведь клиентка внутренне «прячется» от своего мужа ради иллюзии принятия: он принимает ее определенную, которая под него подстраивается, демонстрирует то, что ему хочется. С ней же настоящей он просто не знаком. Когда происходит разрыв контакта, то одинокость брошенности выходит у моей клиентки на поверхность и переживается как реальность. Однако для нее эта реальность уже очень знакома: «Когда мы ссоримся, мой муж поступает со мной в точности, как моя мама. Она всегда хотела видеть меня только послушной и всем довольной. Но стоило мне только начать перечить, не слушаться или что-то требовать, то она всегда отталкивала меня, могла подолгу со мной не разговаривать и обижаться. Я просто не могла переносить ее обиды, и всегда первая приходила извиняться и мириться». Опыт разрыва контакта для моей клиентки стал реальностью опыта одинокости в переживаниях брошенности, и лучший способ, который она нашла — это платить за контакт собой и оставаться одинокой в контакте, так как это менее болезненный процесс. Но правда в том, что одинокость все равно оставалась ее реальностью, никуда не деваясь при наличии контакта, поскольку настоящая ее причина — это ложный образ себя, который был выстроен ею и вместо нее настоящей вступал в отношения с мужем. Беспомощность, переживаемая моей клиенткой, здесь закономерна — ведь она живет в мире, где невозможно быть принятой, будучи самой собой. Одинокость как покинутость. Покинутость может показаться тождественной одинокости как брошенности, и, действительно, здесь тоже дело упирается в контакт. Но у покинутости есть свой оттенок — это переживание неполноценности, то есть контакта «не по полной цене». Такая одинокость ощущается в контакте, где человеку как будто этот контакт нужен больше, чем другому, где он как будто все время недооценен, недо-обретен другим, недо-выбран, не принят полностью. Поэтому эта одинокость рядом с другим похожа на скрытую в теле болезнь: вроде не испытываешь острой боли, а все время пребываешь в состоянии усталости и недомогания. В покинутости есть поэтому, как правило, ощущение раздвоенности и некоторой потери ориентиров, ведь человек живет в мире путницы, где нет прозрачности ни в самом себе, ни, следовательно, в отношениях. Вот история моей клиентки с чувством покинутости: «Я люблю мужчину, и мы в отношениях, но меня постоянно преследует чувство, что мы как будто не вместе. Он говорит, что тоже любит меня, но я не могу ему поверить. Когда мы вместе, то все замечательно, но, когда расстаемся, я чувствую себя одинокой — мне кажется, что наши отношения так хрупки, что любая мелочь способна их разрушить». Чувство покинутости порождает много тревоги, поскольку отнимает чувство опоры — никакая опора не ощущается достаточно прочной, чтобы уверенно стоять на ногах. В процессе работы мы увидели, что клиентка пытается опереться на своего мужчину, но он не дает ей ощущение прочности такой опоры, так что ее попытки непременно терпят неудачу. Свой опыт покинутости она рассказала на одной из встреч: она всегда была убеждена, что была любимой дочерью своего отца, и это был «папа-праздник». Он очень много работал и дома бывал очень редко, но когда приезжал, то дарил ей подарки и был с ней очень ласков. Однако его никогда не оказывалось рядом, когда он был по-настоящему нужен, так что он всегда ее вроде поощрял и поддерживал, но как-то «издалека». Это все равно, как если бы она участвовала в драке, а он кричал с галерки: «Давай-давай, доченька, поднажми!» Только в терапии моя клиентка осознала, насколько несовместима была такая позиция отца с его демонстрацией любви к ней. Опыт покинутости содержит в себе этот элемент неполноценного принятия и путает внутренний мир человека: ему кажется, что он не принят, хотя другой утверждает, что принимает. И человек отказывается от своего ощущения в пользу доверия другому: он переносит опору с себя на другого, пытаясь обрести искомую полноценность в этой опоре, и не находит. Тревога здесь получается неизбежным «побочным» продуктом лжи, ведь правда в том, что без опоры на себя невозможно опереться на другого — покинутость сохраняется, пока человек покинул сам себя и не признает правды своих собственных ожиданий от отношений. Одинокость как никомуненужность. Несмотря на свою чрезмерную обобщенность, это переживание является одним из самых болезненных, ведь эта одинокость зачастую захватывает человека своей тотальностью. Никомуненужность постулирует собой отсутствие контакта, который человек ищет и не обретает. Это может быть определенный контакт или контакт с определенным человеком — то есть, за никомуненужностью стоит конкретный «кому» и/или конкретная «нужность», но ненахождение искомого порождает такую душевную боль, что «некто» превращается в «никому», а ненужность обретает огромный масштаб. Коварство никомуненужности, тем не менее, состоит не столько в этом, сколько в том, что здесь нужность становится синонимом любви, так что зачастую человек, утверждая «я никому не нужен», хочет сказать «меня никто не любит». То есть, никомуненужность передает в конечном счете опыт нелюбви. Мой клиент — подросток — жил с такой одинокостью: семьи как таковой у него и не было. Отца своего он практически не знал — тот ушел от его матери, еще когда мой клиент был младенцем. Мать, довольно привлекательная женщина, родила его в юном возрасте и теперь, переживая расцвет, занималась карьерой и устройством своей личной жизни. Мальчик был «сброшен» на бабушку, которой откровенно мешал своим пребыванием в ее доме, и которая и привела его на терапию с классическим в таких случаях запросом: «Сделайте с ним что-нибудь». Реальность его опыта жизни свидетельствовала как раз о том, что он был «никому не нужен» — то есть, не нужен своим близким в том смысле, как бывают нужными родные люди, которые любимы по факту своего бытия. Многие мои клиенты, выросшие в схожих условиях нелюбви своими самыми близкими людьми, «болеют» никомуненужностью, и эта боль преследует их до тех пор, пока они пытаются чем-то «прикрыть» эту нелюбовь и как-то себе доказать, что они все-таки были нужны своим родителям. Но ненужность «болит» до тех пор, пока отвергается, ведь правда заключается в том, что они действительно не были нужны своим родителям. Родители не могли дать любовь только по той причине, что этой любви у них не было — дать было просто нечего. История с моим клиентом закончилась исключительно хорошо — удалось «достучаться» до его матери и бабушки, чтобы они приняли на себя родительскую ответственность. Но так бывает редко, в большинстве случаев ненужность детей — это провал родительской миссии, то есть преступление против ребенка, которое требует честного (хотя бы одностороннего) признания. Ведь если человек не был нужен родителям, это не значит, что он не нужен никому. Одинокость как отвергнутость. Эта одинокость «болит» униженностью, которую она неизменно несет в себе. Человек с чувством отвергнутости часто сам отвергает других, потому что его отвергнутость «бежит» как будто впереди него самого, поэтому ему трудно бывает вообще установить контакт. Такой человек как будто переживает одновременно жгучее желание контакта и его невозможность. Отвергнутость постулируется такими чувствами, как собственная априорная плохость, неинтересность, незначимость, неценность. Клиент с чувством отвергнутости рассказывает мне о себе: «Я человек скучный. У меня нет друзей, потому что людям не о чем со мной говорить. Да и мне в общем-то никто не интересен по-настоящему. Вокруг столько тупых людей, которые при том не осознают свою тупость, что общаться с ними — это просто потеря времени». Клиент обратился ко мне после того, как от него ушла его девушка, но при выяснении обстоятельств оказалось, что в течение последнего года он всячески демонстрировал ей, что их отношения ему в тягость, и он не уверен, что хочет их продолжать. Только после ее ухода он осознал, что их отношения были важны для него, но окончание этих отношений для него означало при этом подтверждение его собственной незначимости. Он восклицал: «Я теперь понял, что она никогда меня не любила, а только пользовалась мной!» В ходе терапии к нему постепенно стало приходить осознание, что он сам отвергает людей, как будто заранее зная, что они его отвергнут. Опыт отвергнутости мой клиент получил в семье, где оба родителя часто унижали его, морально и физически. Реальность этого опыта настолько встроилась в его внутренний мир, что очень длительное время в ходе терапии ему трудно было открыться даже для терапевтического — безопасного — контакта. Одинокость как отвергнутость замыкает человека в мире, где он уже осужден на эту одинокость, хотя правда в том, что человек сам замыкается от мира из страха быть униженным другими, потому что в его представлениях о себе он этого заслуживает. Отвергнутость, таким образом, сохраняется, пока сам человек не исполнится решимости открыться миру вопреки своему страху. Краткая зарисовка ликов одинокости свидетельствует о разнообразии этих переживаний. Иногда можно наблюдать, что у клиента просматриваются и несколько из них, так что одинокость конкретного человека может содержать реальность различного опыта. Но с уверенностью можно сказать, что никакая из этих реальностей не является фатальной, потому что, по сути дела, одинокость не является приговором, а лишь той правдой жизни, которая когда-то была пережита и нанесла душе рану. Этот опыт требует признания, затем — уважения, и потом — отпускания. На мой взгляд, проблема одинокости не бывает разрешена только в том случае, когда ей отказывают во внимании, достаточном настолько, чтобы отнестись к ней серьезно. Зачастую человека начинают убеждать в том, что он не одинок, о чем неоспоримо может свидетельствовать наличная реальность. Но, как мы уже увидели, реальность одинокости переживательная и опытная — стало быть, она обитает в других измерениях бытия, что, однако, не делает ее менее значимой и менее достойной исследования. Одинокость исцелима, как исцелима всякая болезнь человеческой души, в большей или меньшей степени. Но одинокость, по моему убеждению, не дает человеку глубже зайти в реальность собственного наличного бытия — ту реальность, которая подлинно составляет основу его жизни. Иными словами, она мешает ему дойти до одиночества.
Одиночество, согласно М. Хайдеггеру, есть основа бытия присутствия (Dasein): «Конечность существует только в истинной обращенности к концу. А в этой последней совершается в конечном итоге уединение человека до его неповторимого вот-бытия. Смысл уединения не в том, что человек упорствует в своем тщедушном и маленьком Я, раздувающемся в замахе на ту или иную мнимость, которую считает миром. Такое уединение есть, наоборот, то одиночество, в котором каждый человек только и достигает близости к существу всех вещей, к миру» [2, с. 29]. Одиночество («уединение» в терминологии Хайдеггера), таким образом, не имеет ничего общего с одинокостью как переживанием, но представляет собой «фундамент», на котором совершается процесс выделения Dasein самого себя из мира Das Man, где он был растворен в забвении самого себя. Так, если одинокость субъективна, то одиночество — субъектно. Субъектность одиночества подразумевает, что «Я» (субъект) встречает самого себя в своей единичности. И эта единичность представляет правду собственного существования «Я», то есть в нашем одиночестве мы встречаем и узнаем самих себя как такое «Я», которое существует из самого себя и о котором можно только сказать: «Я есть». П. Тиллих писал, что одиночество есть данность нашего существования, которую мы не можем избежать: «Быть живым означает быть телесным — телом, отделенным от всех других тел. А быть отделенным означает быть одиноким. Это верно в отношении всякого существа, но в отношении человека — в большей степени, чем какого-либо другого существа. Он не просто одинок; он знает о своем одиночестве» [1, с. 162]. Одиночество «встроено» в нашу природу, так что даже сама телесность наша подтверждает эту природную данность. Одиночество, тем не менее, вряд ли можно связать с некой «пессимистической» обреченностью — ведь данность одиночества не только позволяет нам обладать уникальностью (быть отдельным означает быть единичным, «единственным в своем роде»), но и быть видимым для другого, быть увиденным другим. Встреча со своим одиночеством делает возможным встречу с Другим, потому что я имею возможность предстоять другому, только когда я сам себя осознаю как отдельно-стоящее Я. Знаешь, мне иногда так хочется Рассказать тебе о длинной моей ночи. В ней старый мудрец — одиночество – Мои чувства, как стрелы, точит. И тогда, когда будто не можется – Душа моя свету не может открыть очи, Вот тогда из любви к тебе хочется Весь мир полюбить вопреки этой ночи. Ты знаешь, я мастер тревожиться, И ропщу, и ворчу, и злюсь — так, что нет мочи! Но ты здесь, вопреки моему одиночеству... Я люблю тебя. Пока человек не выделяет себя из мира, он остается слитым с миром, вещью среди вещей, то есть отсутствует как субъект. Поэтому решить проблему одинокости невозможно путем «закрывания» дыры этого переживания другим. Другой в этом случае останется не-встреченным, поскольку будет лишь чем-то вроде средства для снятия симптомов, продуцируемых раной одинокости. Дойти до одиночества означает принять его в его данности и его целительности. Целительность одиночества в том, что оно напоминает человеку о его цельности и его полноценности. Человек есть целое существо, способное быть в мире своим собственным способом. Переживание одинокости не позволяет нам эту цельность ощутить, поскольку сообщает нам о том, что вне связи с другим способ нашего существования ущербен и, соответственно, другой воспринимается как источник восполнения самого себя в способе быть. Вера в то, что другой необходим нам для восполнения собственной недостаточности (некие «вторые половинки» или «духовные близнецы») — это способ бегства от одинокости, невыносимость которой поддерживается в том числе нашей культурой. В этом случае сообщение одиночества о том, что мы на самом деле цельны по факту собственного существования как отдельного существа, остается неуслышанным — глухими нас делает наш собственный страх признать себя пред-стоящим миру в одиночестве. Но ужас этого пред-стояния — это ужас трепетный и благоговейный, открывающийся мужеству быть собой. Целительность одиночества также состоит в его сообщении о нашей полноценности как единичных существ. Бытие собой «в полную цену» является результатом нашей фактичности, то есть по факту существования человека, как такого «Я», которое уникально в своем способе быть. Ошибка многих одиноких людей в том, что они мыслят свою полноценность как цель, которую предстоит достичь, в то время как она является исходной точкой их подлинного становления. Когда одинокость замыкает человека на его неполноценности как на некотором «дефиците», устранив который он якобы станет достойными жить в мире изобилия, она лишь откладывает его жизнь на неопределенное «потом», которое на практике никогда не наступает. Одиночество размыкает человека миру, который уже изобилен — в одиночестве человек осознает, что таким, какой он уже есть, он обладает множеством возможностей быть в мире полноценно, то есть только ему присущим способом, и это становится основой для принятия ответственности за собственное существование. Одиночество — это дар свободы. Подлинная свобода может быть реализована только благодаря одиночеству. Так что человек, сопротивляясь своему одиночество, в конечном счете отвергает и свободу. Прежде всего, свободу быть тем, кто он есть, и тем, кем он может стать.
Оноре де Бальзак когда-то сказал: «Одиночество — прекрасная вещь; но ведь необходимо, чтобы кто-то вам сказал, что одиночество — прекрасная вещь». Я надеюсь, что наш разговор положил начало вашему собственному исследованию своего одиночества и защите его от путаницы, возникающей при смешивании его с одинокостью. В конце концов, присутствовать — привилегия человека, полюбившего свое одиночество. Я странница — странствую-путствую По широтам осенним и пасмурным... Я так явственно здесь присутствую И в затишье, и в шуме пространственном. Я странница — странности жалую – Пусть живут на душе страницами! Это чудо, что небо усталое Бог украсил летящими птицами.
|