Название статьи не случайно перекликается с названием, пусть не авторским, знаменитой рукописи М.М. Бахтина (2000). Именно на проблеме поступка сходятся и расходятся взгляды психологии и философской антропологии, которые дополняют, но недостаточно  понимают  друг  друга.  Анализ  различий философского и психологического подходов к этой проблеме может способствовать лучшему их взаимопониманию. 

        1.  В  последние  годы понятие поступка вновь стало привлекать внимание психологов-теоретиков (Петухов, Столин, 1989; Зинченко, 1997; Соколова, 1999). Ранее, в 1940-е гг., понятие поступка пытались вписать в свои концептуальные системы А.Н. Леонтьев (1994) и С.Л. Рубинштейн (2001). Взгляды всех перечисленных авторов объединяет ряд черт: они придают  большое значение понятию поступка и ценностно нагружают его; они определяют поступок через соотнесение с действием как его более «высокую» разновидность и/или через соотнесение с личностью как ее сущностное проявление; ни у одного из них понятие поступка, при всей его значимости, не оказало  заметного  влияния на дальнейшие исследования. Последнее относится к психологии в целом, не обнаруживающей готовности ассимилировать это понятие. Мы имеем в виду здесь и  далее  только  русскоязычный  контекст; на основные европейские языки это понятие непереводимо, хотя можно подобрать более или менее приблизительные его аналоги.  Можно  усмотреть  причину  амбивалентного  отношения психологии к понятию поступка в том, что оно бросает вызов традиционному  психологическому дискурсу. Для психологии всегда было характерно рассмотрение действий человека как проявления сил или механизмов, действующих по собственной детерминистической  логике  и не предполагающих участия сознательного  начала. Для любого философского анализа, напротив,  начальной точкой анализа неизбежно выступает рефлексирующее  сознание. Именно это расхождение служит причиной   небезосновательной   философской   критики психологического подхода к человеку (напр., Бахтин, 2000, с. 15 16; Мамардашвили, 1995, с. 127). Интересной иллюстрацией разлома между философским и психологическим мышлением служит эпизод  из  биографии  человека,  в  равной  степени прославившегося в качестве и философа, и психолога. «Уильям Джеймс испытывал периоды глубокой депрессии, когда ему было около тридцати. В это время он учился в Европе, изучая психологию. Потеряв веру в свободу волеизъявления, он был совершенно подавлен мыслью, что все его поступки не более, чем простые реакции, как у павловских собак, и тогда невозможно достижение никаких целей. Состояние депрессии длилось  несколько  месяцев,  и  он  уже  подумывал о самоубийстве» (Мэй, 1994, с. 130). Джеймс смог разрешить свою   экзистенциальную   проблему   через  принятие неоднозначности и риска. «Ему пришло в голову поставить на свободу. Он решил, что, просыпаясь утром, он будет верить в свободу хотя бы на один день. Он выиграл свою ставку. Вера в свободу обернулась самой свободой» (там же).  В традиционной психологии не находилось места понятию поступка из-за ее неспособности принять образ человека, не просто управляемого механизмами, но сознательного субъекта, находящего  в  мире  основания  для своих ответственно выбираемых  действий.  Именно  детальный анализ понятия поступка с опорой на философские работы открывает путь к пересмотру традиционной психологической парадигмы и введению в психологию идеи сознательного выбора и ответственности. 

        2. Признаки, через которые психологи вводят и описывают понятие  поступка,  разнятся, хотя и образуют довольно гармоничное сочетание. А.Н. Леонтьев определяет поступок как действие над порогом ситуативной необходимости, «действие, судьба которого определяется не из наличной ситуации» (1994, с. 182). Е.Е. Соколова (1999) подчеркивает обязательную полимотивированность  поступка,  вследствие  которой его совершение выступает разрешением мотивационного конфликта. С.Л. Рубинштейн видит главное отличие поступка в осознанном характере  проявляемого в нем отношения (2001, с. 23, 444-445). Для В.В. Петухова и В.В. Столина (1989, с. 29) квалифицирующим  признаком  выступает  неопределенность ситуации и рискованность поступка, неявность его следствий. Наконец, В.П. Зинченко соотносит поступок с целостной, «собранной»  личностью  (1997,  с.  184-186).  Все эти характеристики  складываются  в  понимание поступка как действия,  не  обусловленного  данными  в  ситуации побудительными  силами  и  причинами,  а,  напротив, трансцендирующего влияние ситуации благодаря активной роли «участного сознания» (М.М. Бахтин); В.П. Зинченко отмечает, что поступки могут прерывать деятельность (1997, с. 216). Вместе с тем, они не случайны, напротив, поступок служит особым моментом проявления личности (Войтыла, 2003, с. 73).  Вся совокупность указанных признаков хорошо согласуется с философским пониманием специфической причинности, лежащей в основе того, что мы называем поступком. М.М. Бахтин пишет: «Только признание моей единственной причастности с моего единственного места дает действительный центр исхождения поступка и делает неслучайным начало, здесь существенно нужна  инициатива  поступка,  моя активность становится существенной, долженствующей активностью» (2000, с. 41). С этим  перекликается  и  философский анализ К. Войтылы: «Личность (или любое конкретное человеческое «я») может считать поступок результатом своей причинности, и в этом смысле —  своим  свойством,  а  также...  полем  своей ответственности  (2003,  с.  138).  Поступку  К.Войтыла противопоставляет понятие uczynnienie, неудачно переведенное в  цитируемом издании как «активация»; под «учинением» понимается  действие,  происходящее  само по себе, без сознательной причинности. Оба автора при этом теснейшим образом  связывают  понятие  поступка  с  понятием ответственности как осознанной личностной причинности.  Таким  образом,  поступок предстает как действие, не вписывающееся  в  традиционные  схемы  психологической причинности, но требующее признание иного рода причинности, опирающейся на ответственность, смысл и возможности. «Все содержательно-смысловое...—  все это только возможности, которые могут стать действительностью только в поступке на основе признания единственной причастности моей» (Бахтин, 2000, с. 41). Однако встает вопрос об основаниях, согласно которым  субъект  осуществляет свой ответственный выбор возможностей, реализующийся в совершении поступка. 

        3. Для ответа на этот вопрос целесообразно вернуться к этимологии  слова  «поступок».  Оно  связано со словом «ступать»,  основано  на  метафоре  движения,  точнее, продвижения  по  некоторому  пути.  Поступок  всегда в определенном смысле продвигает субъекта как личность, в отличие от действия, которое в лучшем случае приближает к цели.  То  же  относится  к  польскому  «post?powanie» («делание»).  «Делание  всегда  подразумевает следование определенному пути. Это следование пути, как и связанному с ним  направлению,  является  не  чем-то  пассивным, результирующей  того, что «делается» в человеке или с человеком, а чем-то в полной мере активным» (Войтыла, 2003, с.  356 357).  К  слову  «путь» стоит добавить эпитет «личностный», чтобы развести его с общеупотребительным в психологии  понятием  «жизненный  путь»,  совершенно не подразумевающем какой-либо личностной активности. Поступок можно,  таким  образом,  определить  как  осознанное ответственное действие, основанное на личностной причинности и продвигающее личность в измерении личностного пути.  Возможно, первым автором, использовавшим идею пути для характеристики личности, был К.Г. Юнг, прямо заявивший: «Личность — это Дао» (1996, с. 219). По Юнгу, личность представляет  собой  довольно высокий уровень развития, главной  характеристикой  которого  служит  верность собственному  закону. «Ведь личность никогда не сможет развернуться, если человек не выберет — сознательно и с осознанным моральным решением — собственный путь» (там же, с. 211). Юнг прямо ставит вопрос о том, что побуждает человека  избрать  собственный  путь,  и  отвечает — предназначение, взывающее к нам как некоторый голос. Чем больше масштаб личности, тем этот голос отчетливей, и наоборот, но в принципе его в состоянии услышать любой. 

        4. Чувство пути как психологическая переменная, которая может характеризоваться разной степенью выраженности вплоть до  полного отсутствия, представляет собой существенный компонент смысла жизни. Вместе с тем оно, по-видимому, никогда не становилось объектом направленных исследований. Чувство пути отличается от чувства цели или направления тем, что в нем не задано направление движения в целом; оно позволяет нам лишь ощущать «правильность» конкретных шагов, решений, поступков. Оно позволяет содержательно наполнить идущую от «Исповеди» Льва Толстого идею о том, что ощущение осмысленности текущих действий гораздо важнее и истиннее, чем эксплицитное формулирование смысла жизни (см. Леонтьев Д.А.,  2005).  По отношению к чувству пути правомерно различать когнитивный компонент (образ, идея, репрезентация пути), аффективный компонент (чувство шага, аффективная оценка правильности или неправильности, либо нейтральности (ненаправленности) конкретных действий или поступков) и действенный компонент, выражающийся в поступках или отказе от них, а также в негативных (самодеструктивных) поступках, отбрасывающих  человека  назад.  Путь  либо  четко просматривается на какое-то расстояние и сопровождается чувством, что «я на верном пути» или «это мой путь», либо виден  нечетко,  ощущение  верного  пути теряется либо изначально отсутствует.  Разная  выраженность  чувства пути оказывает решающее влияние на функцию выбора. Чувствуя себя на своем пути, человек может свернуть на альтернативную дорогу, ведущую в том же направлении и даже временно на боковую дорогу, отклоняющуюся в сторону, не теряя общей ориентации и зная, в каком направлении ведет путь — локальные отклонения не страшны, если общая ориентация не утрачена. При слабом или отсутствующем  чувстве  пути любая критическая ситуация выбивает из колеи, вынуждая «сворачивать в кювет». Это качество  выбора  феноменологически  переживается  как аутентичность. При наличии чувства пути каждый сделанный выбор ощущается либо как аутентичный, сохраняющий ощущение продвижения по своему пути, либо как неаутентичный, не продвигающий по личностному пути или даже уводящий с него. Аутентичный  выбор  при  выраженном  чувстве  пути характеризуется временной перспективой — соотнесением своих действий с временной шкалой, планированием и предвосхищением их  последствий.  Именно  связная временная перспектива превращает то, что субъективно переживается как настоящее время,  в  интенциональное  настоящее, характеризующееся единством присутствия здесь и теперь и осмыслением этого настоящего через призму желаемого будущего  5. Последний вопрос — чем задается направленность пути, что выступает ее критерием? Это наше в лучшем случае лишь отчасти осознаваемое глубинное Я — ведь делая выбор, мы выбираем разные варианты нашего Я (Кьеркегор, 1994, с. 296-299). Правильный поступок означает поступок, адекватный моему  Я и именно поэтому продвигающий меня по моему личностному пути, который уникален. Речь идет не об образе Я или Я-концепции, а об экзистенциальном Я как внутреннем центре, служащем источником активности (см. Леонтьев Д.А., 1993). Большая часть действий не соотносятся с моим Я и индифферентны к моему пути, не являясь поступками и не способствуя моему личностному развитию. Именно аутентичный человек совершает поступки — осознанные и ответственные действия, соответствующие его Я и продвигающие его по личностному  пути. Неаутентичный человек совершает лишь действия, неоднозначно соотносящиеся с его Я, а иногда и противоречащие ему, которые лишены измерения личностного пути.