Автор: Кэннон Б. (США)

«Ничто свернулось кольцом в самом сердце бытия – как червь».

Жан-Поль Сартр

1. Коллизия двух миров

В середине 70-х годов, будучи выпускницей Университета Колорадо (University of Colorado) и тренером Гештальт института Денвера (Gestalt Institute of Denver), я испытала коллизию двух миров. Одним из них был мир академической философии, который, возможно, является скучной темой для кого-то, но совсем не для меня. Я изучала Сартра с Хазель Э. Барнс (Hazel E. Barnes) - переводчицей книги «Бытие и Ничто», и возможно, наиболее значительным человеком, повлиявшим на появление экзистенциализма в англоговорящем мире. Я практически осваивала гештальт-терапию совместно с людьми, обучавшимися с ее известным основателем Фредериком С. (Фрицем) Перлзом, а также с людьми, обучавшимися с учениками Перлза. Перлз недавно умер. Я была влюблена одновременно в философию и терапию.

Я восхищалась Сартром – его идеями, литературными начинаниями, радикальными политическими взглядами, а также его эгалитарными отношениями с Симоной де Бовуар. Я восхищалась и Хазель, ставшей моим наставником и другом на всю жизнь, редким сочетанием ее ума и страстного человеколюбия, а также ее способностью к аутентичным отношениям. Позже я посвятила ей свою книгу «Сартр и психоанализ» (1991). Она одобрительно относилась к моим попыткам объединить экзистенциальную философию с экспериментальной работой, которой я занималась в Институте. Ее интерес к психологии начался с ранней заинтересованности работами Вильяма Джеймса и продолжился в ее увлеченности феноменологическим подходом Сартра, а также работами Р.Д. Лэйнга и других. Незадолго до того, как она умерла, она прочла речь об этом в Сообществе экзистенциального анализа (Society for Existential Analysis) и прокомментировала, что в этом, возможно, содержатся истоки новой книги.

Другой полюс моей коллизии мира - Гештальт институт Денвера - место, в котором происходили разнообразные, кажущиеся магическими вещи: глубокие чувства, юмор, чувство общности (community), совершенно неистовое внимание к телесному опыту (bodily lived experience), эксперименты с новыми способами бытия в мире, а также желание попробовать новую форму терапии, которое ощущалось непреодолимым и реальным. Сам Фриц Перлз настаивал на том, что гештальт-терапия является одновременно феноменологической и экзистенциальной. Лаура Перлз говорит о том, что три основателя гештальт-терапии - она, Фриц Перлз и Пол Гудман, - изначально намеревались назвать гештальт-терапию экзистенциальной терапией. Они решили не делать этого, поскольку «экзистенциализм слишком сильно идентифицировался с Сартром и его нигилистическим подходом» (Лаура Перлз, интервью с Эдвардом Розенфельдом, 1978). Безусловно, я не согласна, что философия Сартра нигилистична, и полагаю, что если бы Перлз знал работы Сартра лучше, он бы увидел некоторые явные сходства их взглядов. По крайней мере, я видела их в то время. На эту тему я написала свою итоговую работу в Институте.

С тех пор, я продолжила развивать и обучать других тому виду терапии, который был сформирован под большим влиянием одновременно как гештальт-терапии, так и экзистенциальной философии, в особенности философии Сартра. Свою роль в интеграции этого направления, которому я обучаю и которое практикую на протяжении более чем тридцати последних лет, сыграли и многие другие эмпирические подходы, такие как телесно-ориентированная психотерапия, работа с травмой и современный психоанализ. Особенно я ценю последний за его акцент на межличностных аспектах и аспектах отношений, а также за его понимание того влияния, которое раннее младенчество и детство оказывают на индивидуальный процесс создания мира (world-making process). То, что мне удалось сделать с помощью других в Боулдерском институте психотерапии (the Boulder Psychotherapy Institute) – это развить интегративный подход, который мы назвали прикладной экзистенциальной психотерапией (Applied Existential Psychotherapy - AEP).

Несмотря на влияние других направлений, данный подход обязан своим появлением двум вдохновителям – гештальт-терапии и сартровскому экзистенциализму. В этом смысле они настолько переплетены в моем мышлении, что иногда сложно представить их по отдельности. Я по-прежнему считаю, что интервенции гештальт-терапии могли бы обеспечить средства для практики экзистенциального психоанализа, как ее понимал Сартр. Я также думаю, что гештальт-терапии следует взять кое-что из экзистенциального психоанализа о природе тревоги (и других вопросах), что имеет большое значение для практики психотерапии. По крайней мере, я верю, что прочная экзистенциальная философская основа может предотвратить упрощение гештальт-терапии до ряда техник – за что ее иногда критикуют экзистенциальные терапевты.

В конце книги «Бытие и ничто» Сартр говорит о том, что экзистенциальный психоанализ еще не «нашел своего Фрейда». Я думаю, он имеет в виду то, что он создал философское основание, а другие - предположительно, практикующие экзистенциальные психотерапевты - должны найти способы для претворения в жизнь его наблюдений. В итоге он говорит, что «заключительные онтологические открытия» должны стать «первыми принципами психоанализа». Сам Сартр применял их к своей автобиографии и психобиографиям Малларме (посмертно опубликованной в 1986), Бодлера (1946), Жене (1952) и Флобера (1971). С тех пор, как Сартр написал эти слова об экзистенциальном психоанализе, еще не нашедшем своего Фрейда, многие экзистенциальные психологи пытались разработать интервенции (часто заимствованные из других подходов), которые бы соответствовали экзистенциальным основаниям и идеям . Похоже, что Сартр верил в то, что Р.Д.Лэйнг, находясь под влиянием его работ, делал большие шаги в этом направлении .

Мне кажется, что гештальт-терапия является многообещающим подходом для экзистенциального психоанализа, поскольку Перлз и Сартр разделяли многие одни и те же философские основания. Главным образом, идею о том, что ничто лежит в самом сердце человеческого процесса создания мира. Они оба признают, что обязаны традиционному психоанализу, в то же время не принимая его фундаментальные философские основы. Действительно, они во многом звучат сходно в отрицании фрейдистской философии, лежащей в основе их подходов. Сартр говорит о том, что он возражает не против «фактов скрытия и вытеснения как таковых», но против «механистической ограниченности» фрейдистской философии. Перлз, получивший основное образование как классический психоаналитик, также возражает не против Фрейда как феноменолога, а против «механистически-ориентированной философии» Фрейда. Они оба отрицают фрейдистское бессознательное в пользу феноменологического рассмотрения отношений между сознанием и его объектами. Оба говорят о том, что сознание всегда интенционально, всегда ориентировано на мир, всегда осознает тот или иной объект. Хорошо известное утверждение Перлза о значимости опыта над интеллектуализацией является фундаментально феноменологическим и экзистенциальным.

Они оба настаивают на том, что отношения клиента и терапевта в экзистенциальной терапии должны быть, насколько это возможно, прежде всего сотрудничающими, а не иерархическими. Как утверждает Сартр, экзистенциальный аналитик должен уважать «окончательную интуицию субъекта» как «решающую». Перлз считает, что отношение, которое должно культивироваться гештальт-терапевтом - это внимание к очевидному без предположения, что терапевт занимает привилегированное положение по отношению к бессознательному клиента. Такая позиция сходна с отношением «незнающего» (unknowing), предложенная экзистенциальным психологом Эрнесто Спинелли (1997, 2007). Или, как сказал бы Сартр, это отношение открытости к «фундаментальному проекту бытия» клиента без позволения предубеждениям или теоретическим принципам вмешиваться в процесс внимания к изменениям и переменам, происходящим от момента к моменту. Перлз, вдохновленный Мартином Бубером, говорит о том, что эти отношения должны существовать в «Я-Ты» измерении, которое появляется в здесь и сейчас момента настоящего. Аналогично этому Сартр предлагает «обязательство взаимности» (bond of reciprocity) между клиентом и терапевтом, рассматривая эффективную терапию как «совместное дело, в котором каждый рискует и принимает ответственность».

Здесь я бы хотела добавить несколько слов об интеграции экзистенциальной философии и гештальт-интервенций, которая доказала свою продуктивность в моей работе с клиентами и студентами, изучающими данный подход. Я начну с обсуждения того, как общность философских подходов Сартра и Перлза сделала гештальт-интервенции эффективными для достижения целей экзистенциального психоанализа. Затем я проиллюстрирую техники прикладной экзистенциальной психотерапии с помощью расшифровки работы со сновидением одного из студентов, посещающего мои семинары, что позволит читателю сравнить и противопоставить наш подход другим экзистенциальным подходам – в том числе фрейдистской и юнгианской работе со сновидениями. После этого последует краткое заключение.

2. Ничто в сердце бытия: Сартр и Перлз

Что же все-таки общего между резкими, часто неуважительными, «здесь и сейчас» конкретными наблюдениями Перлза и философскими абстракциями Сартра? И может ли каждый из них получить выгоду от объединения? Я убеждена, что да. «Ничто» является решающим понятием обеих теорий, делающим синтез гештальт-интервенций и экзистенциальных идей практически осуществимым. Позвольте нам подробнее рассмотреть то, что Сартр и Перлз говорили о ничто и о возможности человеческого изменения, а также интервенции, предложенные Перлзом, которые облегчают процесс радикального изменения. 

В своем известном высказывании, процитированном ранее, Сартр приводит образ реальности как яблока с червем в нем. Он говорит: «Ничто свернулось кольцом в самом сердце бытия – как червь». Он относит это к быстрому распространению человеческой свободы в материальном мире, бытия-в-себе (которое не что иное, как там), определяемом бытием-для-себя (созданием человеческих ценностей), опустошающим яблоко существования в результате обеспечения его конкретностью, значением и смыслом. Сартр утверждает, что из-за этой пустоты, или ничто, сознание, хотя и существует в теле, является ясным и свободным. И несмотря на то, что материальный мир существует первично и не зависит от сознания в том, чтобы быть, в действительности он зависит от сознания в том, чтобы быть тем или иным. Это происходит через рост моей свободы, как части моего фундаментального «проекта бытия», в том, что объекты появляются для того, чтобы принять свои черты, отличные друг от друга и от меня. Это происходит потому, что я сам не являюсь объектом своего сознания, и это позволяет мне занимать более выгодное положение в осознании объектов. К примеру, гора выступает совершенно различным объектом для альпиниста, геолога и человека, отдыхающего на природе.

Перлз говорит во многом тоже самое, и как и Сартр, рассматривает бегство от ничто как отрицание свободы и, следовательно, реальности. Он утверждает: «Когда восточный человек говорит «ничто» (nothingness), он имеет в виду ни-что, или ни-чего (no thingness), что означает - нет ни-чего здесь (there are no things there). Есть только процесс, происходящее (happening)... И мы обнаруживаем, когда мы принимаем и впускаем это ничто, что пустота, а затем пустыня начинает расцветать. Пустая пустота становится живой пустотой. Бесплодная пустота становится плодородной пустотой… Нет ни-чего здесь. Есть только процесс, происходящее... Ничто равняется реальности».

Несмотря на приведенное обращение к восточной философии и тот факт, что Перлз учился дзен-буддизму, подобное его понимание является действительно феноменологическим. Как говорит сам Перлз: «Идея дзен-буддизма об абсолютном сознании… является бессмысленной. Существование абсолютного сознания невозможно, потому что… сознание всегда имеет содержание. Индивид всегда осознает что-то» . С этой точки зрения ничто может быть только сознанием этого ничто (nihilating consciousness), создающим мир как мой мир.

Что же не так? Почему я не могу быть довольна этим? В соответствии как с Перлзом, так и с Сартром, я пытаюсь избежать моей свободы. Это происходит так потому, что моя свобода оставляет меня с чувством самой себя как не имеющей основы, беспочвенной, неспособной рассчитывать на себя в том, чтобы быть этим или тем типом человека. Если я пытаюсь занять более выгодное положение для наблюдения себя, мое Я ускользает от меня. На этом месте возникает пустота или ничто между Я-осознающим и Я-осознаваемым. Сартр считает, что эта пустота, а также отсутствие области бессознательного в психике, объясняет различные формы самообмана, обозначенные Фрейдом. Поскольку я не могу одновременно видеть себя и быть собой, я могу мысленно лгать себе о том, что находится там, на дорефлексивном уровне, также как я могу потерпеть неудачу в мысленном постижении того, что происходит на уровне пищеварения.

Источник большей части такого самообмана – желание заставить себя быть определенным видом позитивного (или негативного) объекта. Сартр называет такую попытку овеществления Я созданием эго или себя как объекта. Оно всегда засорено голосами изначально влиятельных других (original powerful others) в человеческой жизни – людей, которые первыми видят и называют меня этим или тем типом человека. Эти люди становятся настолько важны потому, что именно опыт взгляда другого первым сообщает мне о том, что я являюсь объектом чужого сознания. В биографиях Флобера и Жене Сартр ретроспективно показывает, что прикосновения и слова изначально влиятельных других также имеют особенно важное значение в формировании собственного чувства Я. Результатом может стать отказ от спонтанности в попытке быть хорошей девочкой или мальчиком, которым мои родители хотят, чтобы я был. Это также может быть злопамятное решение «быть вором (или другой негативной объективизацией), которым они говорили, я являюсь», как указывает Сартр, было в случае Жене. Либо это может быть другой выбор, который ведет к притуплению или отрицанию спонтанности. Вызовы к идентификации себя как определенного вида объекта, происходящие в терапии либо других ситуациях, могут привести к возникновению экзистенциальной тревоги, поскольку ставят под сомнение идею о том, что в действительности я имею фиксированную природу Я. Лучше быть несчастливым Я, которое я знаю, чем быть ничем вообще.

Перлз соглашается с Сартром в том, что отречение от спонтанности в свете попыток стать определенным видом объекта является сутью большинства человеческих судеб, и что взгляд другого является важной частью развития такого несчастливого жизненного положения. Он также говорит о том, что большинство невротиков «не имеют глаз» потому, что они отдали их другим. Он обозначает их как «волокущих зеркало» (mirror-draggers), поскольку их основной заботой является дать другим отразить себя как определенный вид объекта. Осуществляя это, они отрицают свою собственную свободу, в то же время пытаясь манипулировать свободой других. Это в точности наблюдение, сделанное Сартром, когда он описывал нечестность или неаутентичные отношения в разделе «Конкретные отношения с другими» в своей книге «Бытие и ничто». Согласно Сартру, я либо пытаюсь быть единственным субъектом, в это же время считая другого лишь объектом, либо пытаюсь быть определенным видом объекта в глазах другого – или чередую одно с другим. Освобождением из этого садомазохистского круга является распознание и оценка своей собственной свободы и свободы другого . 

Перлз, как и Сартр, осознает, насколько причиной человеческого страдания может стать отрицание спонтанности в результате попытки человека быть человеком, как стол является столом, или сознательное введение себя (и/или других) в заблуждение относительно того, что индивид имеет фиксированную природу или характер. Заимствуя данный термин у Вильгельма Райха - аналитика, оказавшего наибольшее влияние на него, Перлз говорит о выставлении себя в смешном виде в результате верности «характеру». Перлз настаивает на том, что «как только у тебя появляется характер, у тебя развивается ригидная система». Характер для Перлза – практически то же, что эго для Сартра, – обязательство предсказуемости, основанное на попытке объективизировать Я. Многие гештальт-интервенции демонстрируют клиенту эту ригидность, и если он согласен, предлагают «эксперименты» в другом направлении. Многие из этих экспериментов разработаны как вызовы клиенту, предлагающие ему продвинуться за пределы возложенных на самого себя ограничений детства и взрослого возраста. Нередко они являются телесно-ориентированными в связи с тем, что гештальт-терапия, как и экзистенциальный психоанализ, признает, что сознание всегда существует и находится в теле.

Существует ли противоядие от всех этих собственных и чужих овеществлений? Сартр говорит, что это «радикальное обращение» к философии свободы, ведущей к «этике освобождения и спасения». В конце книги «Бытие и ничто» он сравнивает это радикальное обращение с принятием игривого как противоположности серьезного отношения к жизни. Он безусловно считает, что целью экзистенциального психоанализа должно стать отречение от «духа серьезности» – идеи о том, что все мы отягощены и контролируемы материальным миром, а также событиями нашей истории. Перлз соглашается с этим. Он говорит «Я не могу твердо придерживаться суждения о том, что игра – это плохо, а серьезность - похвальна». Конечно, мы не свободны вне нашего опыта мира. Вместо этого мы определяемся нашим телом и свободны в ситуации, которая является сочетанием того, что приносит нам мир и того, как мы поступаем с этим. Мы переживаем мир и свою собственную историю, но мы выбираем, как отнестись к этому. Ничто есть источник нашей свободы.

Я думаю, что средством радикального обращения является «очищающая рефлексия». Остается только сожалеть о том, что Сартр не сказал больше об этом понятии, как и о «чистой рефлексии» противоположной «соучаствующей рефлексии», а также «аутентичности» противоположной «нечестности». Это могло бы дать результат к пересмотру трех форм рефлексии, описанных Сартром. Сартр говорит, что чистая рефлексия является «одновременно первоначальной формой рефлексии и ее идеальной формой». Это «простое присутствие сознания, рефлексирующего сознание, рефлексируемое им» без добавления другой мотивации, например, попытки сделать себя этим или тем видом объекта. В работе «Трансценденция эго» Сартр говорит о том, что чистая рефлексия «держится за данное без предъявления претензий к будущему». Поскольку чистая рефлексия никогда не дается сразу, она «должна быть заслужена путем своего рода катарсиса». Она является первоначальной формой потому, что без нее невозможно существование других форм.

Соучаствующая рефлексия, наиболее частая форма рефлексии, является попыткой отрефлексировать себя для того, чтобы зафиксировать себя как определенный вид объекта. Это источник формирования эго, или Я как объекта, как набора статичных качеств или черт. Она наиболее часто является источником нечестности, поскольку вовлекает попытку материализации Я. Хотя в биографии Флобера Сартр показывает, что возможна некая рудиментарная форма эго как простой «рефлексирующей индивидуальности», которая аутентична. В любом случае, жить без создания эго едва ли возможно или даже желательно . 

И хотя Сартр сказал очень мало об «очистительной рефлексии», он в особенности обратил внимание на то, что ничто не может быть выявлено не-рефлексирующим сознанием или соучаствующей рефлексией, а только «очистительной рефлексией». Что же имел в виду Сартр и как это происходит? Я думаю, что он говорил о «катарсисе», наблюдаемом при заслуживании чистой рефлексии, о чем упоминается выше. Индивид должен делать это, оборачиваясь и глядя на все эти рефлексивные искажения Я, возникающие, когда он занимает позицию соучаствующей рефлексии себя. Индивид должен попытаться занять позицию простого присутствия по отношению к Я, включая присутствие по отношению ко всем рефлексивным искажениям, которые он принял как способ справляться с изначально влиятельными другим и иными жизненными происшествиями с целью создания себя как объекта. Индивид должен отрефлексировать собственные рефлексивные искажения.

Очистительная рефлексия может вести к тому, что Сартр относит к «психологическому мгновению», которое он описывает как момент «двойного ничто», в котором Я и мир изменяются вместе. Я обнаруживаю, что я больше не тот, кем я был раньше, и что я больше не в процессе становления тем, кем я собирался стать. Я по-другому воспринимаю прошлое и будущее. Это как состояние подвешенности над бездной, в котором я хватаюсь для того, чтобы отпустить, и отпускаю для того, чтобы схватить новый способ бытия в мире. Конечно, психологическое мгновение не является мгновением или моментом в некотором статичном смысле, поскольку время течет непрерывно, но оно является радикальным перенаправлением проекта бытия отдельного индивида. Его источником является определенный вид осознания – очистительная рефлексия. Его результатом может быть изменение любого рода в моем фундаментальном проекте бытия, которое позволяет мне перестать выставлять себя в смешном виде, пытаясь сделать себя определенным видом объекта. Следовательно, я становлюсь способным заново сориентироваться в новом способе бытия для себя и с другими.

Гештальт-терапия также признает определенный вид осознания своим краеугольным камнем. Это именно тот тип осознания, о котором Сартр говорит «держаться за данное без предъявления претензий к будущему». Оно включает внимание к моменту настоящего как «присутствию бытия». Следовательно, различные техники осознания в гештальт-терапии разработаны для того, чтобы помочь клиенту позволить себе выйти из воплощений соучаствующей рефлексии и принять настоящее без избегания в прошлое или будущее. Именно в этом заключается значение известной «центрированности на настоящем» и «парадоксальной теории изменений» (см. Бэйссер, 1970), являющихся краеугольным камнем гештальт-терапии. В соответствии с гештальт-терапией, «глубокое осознание» само по себе ведет к изменению, в то время как «попытка измениться» приводит к отчуждению и саморазделению. Следовательно, гештальт-терапевт может начать сессию с простого приглашения клиента начать ряд предложений со слов «Я осознаю» или уделить внимание тому, что происходит у него в теле.

Гештальт-техники вызывают очистительную рефлексию. Они не используются механистически или схематично, но скорее применяются в конкретный момент терапии, как должно происходить и с интервенциями экзистенциального психоанализа, согласно представлениям Сартра. Сартр говорил: «Экзистенциальный психоанализ должен быть вполне гибким, и адаптироваться к малейшим изменениям, наблюдаемым у субъекта. Наша задача здесь – понять, что является индивидуальным и даже мгновенным. Метод, подходящий для одного субъекта, не обязательно будет подходящим для другого, или для того же субъекта позже».

Перлз любил говорить, что «чрезвычайная ситуация возникает» только в «безопасной чрезвычайной ситуации» терапевтической встречи. Кто-то предпочитает начать с того, где сейчас находится клиент и двигаться дальше от этого, вместо того, чтобы ставить цели и следовать определенному плану. Гештальт-интервенции являются по существу экспериментами, представленными скорее в духе игры, чем серьезности, что позволяет индивиду примерить на себя новые способы бытия в мире. Интерпретации избегаются в пользу привлечения внимания к тому, что происходит, включая телесное осознание, и предложения способов поэкспериментировать с этим. Это облегчает вид осознания, который может ускорить появление «психологического мгновения». Переживания на уровне пищеварения, чувства и движения преобладают над интеллектуализацией, тело и процесс - над языком и содержанием. Вербальные высказывания исходят от клиента после переживания опыта вместо навязывания их со стороны терапевта. Следовательно, гештальт-терапевт избегает ошибок авторитарного психоаналитика, интерпретации которого, в соответствие с выражением недовольства Сартра, падают с высокой «как будто каменной дощечки», фиксируя клиента как объект для терапевта как субъекта.

В гештальт-терапии, где язык становится частью эксперимента, в порядке вещей раз-овеществлять язык. Примеры включают замены в речи: «оно», «вы» и «они» - на «я», существительных – на глаголы, вопросов (как избеганий) - на утверждения, «Я не могу» - на «Я не буду», «говоря о ком-то» - на «говоря с кем-то», и разговор в прошедшем – на разговор в настоящем. Перлз называет это «языком ответственности» . Это помогает клиенту заменить «что-то происходит со мной» на «я делаю это с собой», ощущение себя как объекта - на ощущение себя как агента (действующего). Например, изменение «Я не могу сказать этого моей жене» на «Я не буду говорить это» делает индивида ответственным за свое действие. Или фраза «Я смущаю себя…» помогает индивиду начать говорить о «моем смущении» для того, чтобы изменить действующих лиц. Кому-то это напомнит идею Сартра о том, что состояния и качества являются овеществленными. «Моя любовь» - статичное образование. «Я люблю тебя» - активное выражение чувства в настоящий момент.

Наиболее известным гештальт-вмешательством, вероятно, является техника «пустого стула». Перлз усовершенствовал ее, используя такие источники вдохновения, как театр  и психодрама Якоба Морено. Данная техника много раз заимствовалась другими подходами и нередко искажалась в процессе работы . «Пустой стул» является техникой диалога, в которой клиент строит разговор между частями «Я» (противодействующими в настоящее время тенденциями «Я», часто служащими признаком разделения между рефлексивным и дорефлексивным сознанием) либо между собой и другими (часто обращаясь к ранним детским дилеммам). Также возможен вариант, когда индивид разыгрывает роли, соответствующие определенным частям своего сновидения. Подобный диалог обычно ведет к открытию того, как действует прошлое в качестве пристройки к настоящему, предотвращающая полную включенность в настоящий момент бытия. Техника может привести к открытию нового Я в новом мире, поскольку индивид позволяет появиться идеям о себе/мире, которые он удерживал (и модифицировал разными способами) с детства. Данная техника обязательно требует повышенного внимания к телесному опыту как противоположности фактической истории или вербальному содержанию. Вероятно, нужно прожить этот опыт, чтобы полностью постигнуть эмоциональную энергию техники «пустого стула». В нижеприведенной расшифровке сновидения я демонстрирую пример того, как это используется, и как это может привести к изменению. Данная расшифровка также показывает, как мое понимание экзистенциальной тревоги  стало критическим в проведении экспериментов, позволивших сновидцу продвинуться в моменте радикального изменения. 

3. Сон Билла как «экзистенциальное послание»

Фриц Перлз любил заявлять: «Сновидение - это экзистенциальное послание». Я признательна Биллу - студенту одной из моих тренинговых гештальт-групп, за то, что он разрешил мне использовать данную сессию в качестве примера работы со сновидениями. Цитаты из сессии являются точными транскриптами . Билл прочел данную статью, а также предложил свой ответ на изложенное.

Позвольте мне напомнить, что в гештальт-терапии мы не интерпретируем сновидения, а разыгрываем их. Сновидец рассказывает свой сон в настоящем времени – так, как будто это происходит сейчас. Каждая часть сновидения, включая неодушевленные предметы и иногда даже забытые части, играют отдельные роли. Любая из них (либо все роли) могут занимать «пустой стул». Мы можем также создавать новые сцены и роли либо испытывать новый опыт. Обычно мы не работаем с целым сновидением, а скорее с отдельной частью, которая кажется наиболее увлекательной для сновидца. В отличие от классической аналитической работы со сновидениями, гештальт-терапия не пытается интерпретировать сон как изображающий неразрешенные ранние детские дилеммы или отрицаемые желания. И хотя прошлое может быть освещено в сновидении в качестве части обоснования существующих трудностей, наиболее важным выступает то, что сон является «экзистенциальным посланием» о способе бытия в мире сновидца. Это послание раскрывается скорее через проигрывание, чем рождается в результате интерпретаций. В отличие от Фрейда, который признавал сновидение «королевской дорогой к бессознательному», гештальт-терапевт рассматривает сновидение как королевскую дорогу к возможному открытию нового опыта и духу игры. Очевидно, что это скорее экзистенциалистское, чем эссенциалистское рассмотрение сновидений.

Касательно биографических данных, читателю следует знать, что Билл родился с врожденной аномалией горла, что привело к ряду операций, как на протяжении детства, так и взрослого возраста, и было достаточно травматичным опытом. В какой-то момент Билл был снабжен трахейной трубкой, которая помогала ему дышать. Это была особенно сложная ситуация для молодого парня, пытающегося найти свой путь среди сверстников. И хотя его мать сочувствовала ему, она также очень беспокоилась за него и чувствовала себя виновной в его трудностях. Его отец большей частью отсутствовал и жил отдельно. Он был алкоголиком.

Билл представил свой сон в тот момент, когда группа обсуждала интроекцию . Я говорила о том, что если клиент сильно связан с интроецированным родительским голосом, у него может возникнуть чувство тошноты – буквально желание извергнуть непереваренную (и неперевариваемую) критику интроецированного родителя. Это напомнило Биллу о его первом сне, увиденном за время терапии. Наша работа с этим сном показывает, что важное сновидение может быть плодотворным, даже намного позже того, как оно приснилось. Она также демонстрирует, что сон может не «обозначать» того, что мы первоначально предполагаем, он обозначает.

В этом сновидении мать Билла находится в доме, она рожает. В это время Билл - на заднем дворе дома с группой людей. «Я изрыгаю массу – огромные ведра полные чего-то», - говорит Билл.

Я спрашиваю, хочет ли Билл поработать с этим сновидением, и он соглашается. Мы определяем «роли» в его сновидении: Билл, Его мать, Тот, кого она рожает, Дом, Задний двор, Люди и Рвота.

Я спрашиваю, где Билл ощущает больше всего энергии, рассказывая свой сон.

«Это момент, когда меня рвет», - говорит он. Он изрыгает отвратительную массу. Я предлагаю ему сыграть рвоту и поговорить с Биллом.

Он говорит: «Я густая, вонючая, отвратительная, липкая, непреодолимая и огромная. Ты не можешь вместить меня. Я собираюсь покрыть все. Я ядовита. Вот я, ты знаешь, что это я».

Я прошу его закончить предложение: «Что я делаю здесь, в твоем сне – это…».

Билл отвечает: «Я знакомлюсь с тобой. Я - то, кто ты есть. Я - все, что ты есть. Это то, что видит мир. Я - это ты, живущий в мире».

Затем я прошу Билла поменять стулья и поговорить с рвотой.

Он говорит: «Я хочу изрыгнуть тебя, я хочу провести «операцию» над тобой». Во время диалога Билла с рвотой сессия начинает принимать висцеральный характер. Он физически противостоит рвоте, которая становится все более тягучей и эластичной и отказывается умирать.

В итоге, поскольку я представляю, что он интроецировал это «неприятное» чувство из раннего опыта, я предлагаю ему попытаться прийти к утверждению «Я – не ты». Это происходит в духе эксперимента, недирективно. Если бы Билл сказал: «Нет, это не кажется верным», я бы пошла в другом направлении. Однако, реверсия - распространенная техника гештальт-терапии – оказывается эффективной и в случае Билла. В конкретном примере она состоит в утверждении, противоположном тому, которое рвота сказала Биллу: «Это все, что ты есть».

Повторяя слова «Я - не ты», он становится способным освободиться от рвоты. Он испытывает облегчение, вздыхая и глядя менее обременено.

Я убираю стул, представляющий рвоту, после того как Билл отсоединился от нее, и предлагаю ему встать и посмотреть, что его тело хочет сейчас делать. Я представляю, что он почувствует себя более свободным двигаться в любом направлении, если он встанет. Он говорит, что чувствует себя «отстраненным» и начинает двигаться назад. Затем он ощущает, что его тело хочет «ступить, сделать шаг в …» (step in). Я выдвигаю предположение, основывающееся на дистанцировании, как одной из его ранних защитных стратегий, и спрашиваю: «Шаг в жизнь?».

«Да», - отвечает он с уверенностью. Он делает шаг вперед. Затем он снова чувствует себя «отстраненным». Я предлагаю ему поэкспериментировать с физическими ощущениями «делания шага» и «отстраненностью», чувствуя движения скорее как свои собственные действия и возможности, чем как что-то навязанное извне, – как выборы, если пожелаете. Тем временем мы работаем с его дыханием, которое временами становится резким, а также сопровождается множеством гортанных звуков и большим количеством эмоций.

Как только Билл снова делает шаг вперед, он начинает трогать свое горло. Он выражает страх. Когда он остается с этим чувством и продолжает ощущать себя, он испытывает желание, как он говорит, «проникнуть внутрь кожи, чтобы быть здесь, внутри, - там, где была вся эта травма, где были все эти операции». Эта связь с прошлым не возникает вследствие моих интерпретаций, а появляется спонтанно в связи с его собственным ощущением того, что происходит. Он начинает тереть свое горло, чувствуя там покалывание. Как только он расслабляет его, он говорит, что ощущает «усталость» и чувство «освобождения». Его голос становится более спокойным.

Я снова спрашиваю, что его тело хочет делать, и Билл говорит, что он хочет лечь. Диана, мой ассистент, дает ему подушку. Его левая рука начинает совершать хватающие движения, и я спрашиваю, что она хочет. Он отвечает, что она хочет другую руку. Диана дает ему свою руку. Он говорит, что чувствует себя комфортно. Кажется, это позволяет ему идти глубже в свою боль. Лежание запускает воспоминания об операциях, которые он перенес ребенком, и мы погружаемся более глубоко в его травму.

Билл: «Я думаю об… операциях, когда я был ребенком. Это чувство… я обычно получал наркоз. Они обычно говорили: «Сейчас ты отправишься в полет на космическом корабле» и я… я видел кровать, поднятую над полом и крутящуюся по комнате. Я видел комнату сверху…»

Бетти: «Итак, тебе не нужно подниматься вверх. Ты можешь остаться в том месте, где тебе нужно остаться. Тебе нужно остаться в кровати?». (Я предлагаю альтернативу, потому что Билл начал затягивать, как обычно делают люди, заново переживающие травму).

Билл: «Мне просто нужно почувствовать… Это было похоже на действия или движения… Это было похоже на потерю себя или чего-то».

Бетти: «А сейчас? Что твоему телу нужно сделать, чтобы изменить это, вернуться в себя?»

Билл: «Просто почувствовать кровать, почувствовать пол».

Бетти: «Да, да, итак, ты чувствуешь пол».

Билл: (трогая пол своей правой рукой, затем сжимая ее в кулак и разжимая ее). «Мне нужно почувствовать все».

Бетти: «Да, да. Позволь себе почувствовать это».

Билл: «Чувствую все это».

Бетти: «Это хорошо. Почувствуй все. (Как только Билл трогает свое лицо). Почувствуй свое тело. Почувствуй свое лицо».

Билл: (Шепчет что-то неслышное).

Бетти: «Что происходит сейчас? Ты здесь, Билл. Ты прошел через это, и ты здесь. Все, что тебе нужно сделать - это сделать шаг и позволить себе быть здесь».

Билл: «Это вещь, которая… вы знаете. Всегда это возвращение, всегда возвращение. Так, я был где-то, и я вернулся. И это где-то было нигде. Это было похоже на забвение, снова и снова в забвенье. Затем мне пришлось вернуться, вы знаете. Это как будто я никогда не бываю здесь полностью, потому что я всегда…»

Бетти: «Частично здесь».

Билл: «Да».

Бетти: «О-о-о! Как на счет сейчас? Насколько ты здесь?»

Билл: «Я не знаю».

Бетти: «Позволь себе почувствовать это. Почувствуй свое тело и посмотри, как много тебя здесь. Если тебе нужно быть больше здесь, посмотри, что тебе нужно сделать, чтобы быть больше здесь».

Билл: «Хорошо… Я не знаю. Я чувствую это (трогая пол). Я ощущаю это достаточно хорошо (трогая более основательно)».

Именно в этот момент Билл начинает чувствовать что-то новое. Когда он продолжает, он осознает, что он редко, если вообще когда-либо, ощущал настолько сильно «здесь». В работе с травмой клиенту важно почувствовать, что травматический опыт остался в прошлом, в стороне, и с ним покончено. Так он скорее может быть «здесь сейчас», чем в «там тогда» . Билл использует это, чтобы открыть опыт своего тела, бытия здесь, чувствования пола и своего тела на полу, тем способом, который он не позволял себе ранее. Когда он продолжает, он начинает трястись. Такой опыт наблюдается часто и позволяет травматической энергии либо какой-либо новой оживляющей энергии выйти через мышечные зажимы в теле.

Он чувствует печаль и начинает плакать, когда подходит более серьезно к переживанию своего опыта лежания себя на полу, «на земле», вероятно также из-за того, что это сильно отличается от его обычного жизненного опыта. Я упоминала, что клиенты часто испытывают сильные эмоции по поводу прошлого в тот момент, когда вещи начинают изменяться – это похоже на то, как если бы я узнала и стала лицемерно оплакивать детство, лишенное любви, только в тот момент, когда я начала переживать что-то новое.

Когда работа продолжается, и Билл переживает свое тело по-новому, он говорит, что чувствует себя «по-другому» и «странно». Я спрашиваю, как он чувствует себя «по-другому». Он отвечает, что как будто у него есть «кожа» сейчас, сопровождая это утверждением «Есть только что-то другое в этом, в моем теле, в том, как я чувствую». Билл способен создать и чувствовать здоровые границы между собой и миром. Без этого нет «Я», которое может устанавливать связь с «Ты». Я предлагаю ему побыть с этим переживанием некоторое время и затем прошу его установить контакт с группой из этого нового пространства. Я спрашиваю, как он чувствует себя. Он отвечает: «Я лишь чувствую себя кем-то другим». Когда я прошу его продолжить устанавливать контакт, он следует взаимодействию, имеющему место с Дианой:

Бетти: «Как это, устанавливать контакт из этого места?»

Билл: «Это как-то своеобразно».

(Смех в группе)

Бетти: «Хорошо. А кроме «своеобразно», как это?»

Билл: (Глядя на Диану) «Ты выглядишь действительно хорошо прямо сейчас».

Он говорит это с уверенностью и удивлением. Это - не флирт. Скорее для него это является очевидным, так он действительно видит и переживает ее сейчас – мир меняется также, как и «Я». Затем я приглашаю его взглянуть на членов группы, которых он также воспринимает более непосредственно. Билл говорит, что чувствует себя уязвимым. Он говорит: «Я чувствую себя на одну минуту старше».

То, что Билл переживает на телесном/межличностном уровне, является радикальной переориентацией его способа бытия в мире. Это важно отметить и поддержать. Когда я предлагаю ему продолжить устанавливать контакт с другими в группе, он начинает разговаривать с Шарлоттой, членом группы. Он говорит ей: «Я немного обеспокоен тем, как ты видишь меня. Я не чувствую, что я тот же самый человек (показывая назад на свой старый стул). Меня там больше нет». 

Я спрашиваю: «Это имеет какое-то значение?»

Он отвечает: «Нет, не особо», очевидно чувствуя какую-то легкость и расслабление. Затем он продолжает диалог с Шарлоттой и другими. Он добавляет: «Я чувствую себя заново рожденным или что-то в этом роде».

Я спрашиваю: «Рожденным правильно в этот раз?»

Он продолжает размышлять об этом опыте: «Я почувствовал себя, как будто стал на одну минуту старше. Я почувствовал, как будто я только что родился». Группа завершает сессию, празднуя его «день рождения» и напевая Happy birthday. Билл начинает тихо плакать. Он говорит, что детские фотографии с его дней рождений навевают ужасные воспоминания о том, кем он был и от чего он страдал, будучи ребенком. Его новый опыт, который мог бы рассматриваться как первый день оставшейся жизни, становится подходящим противоядием от ужасных образов рождения из его сновидения. 

В данной сессии мы не только вновь возвращаемся к ранней травме Билла, мы также переделываем ее и его нынешние выборы избегания контакта, базирующиеся на ней. Я приглашаю Билла совершить новый выбор, находясь в связи с миром и ощущая пол, а не отсоединившись от своего тела, как он это делал маленьким ребенком, чтобы выдержать эту ужасную ситуацию. Межличностная связь со мной, Дианой и группой была важна для него, чтобы справиться с этим. Он заканчивает экзистенциальной частью, в которой он чувствует себя по-новому, странно и не похожим на самого себя. Он не привык быть настолько непосредственно связанным со своим собственным телом и с другими. Он – это новое «Я» в новом мире. Группа замечает огромную разницу в степени его физического/психологического присутствия и живости в конце сессии. Участники говорят, что ощущают что-то похожее на праздник - один человек хочет пригласить Билла выпить.

4. Заключение

Гештальт-терапия хорошо соответствует требованиям экзистенциального психоанализа, как их описывал Сартр. Она предлагает клиенту присутствовать в каждом моменте процесса создания мира. Она принимает во внимание изменение от момента к моменту и важность взаимности в отношениях клиент-терапевт. Работая с прошлым, она выглядит не как археологическая экспедиция (метафора Фрейда), а как раскрытие того, что Сартр относил к «ожившему прошлому» (в противовес «тематизированному прошлому» соучаствующей рефлексии) – того, как оно наталкивается на настоящее путем искажения индивидуального восприятия себя/мира и уменьшает индивидуальные возможности к более полной и аутентичной жизни. Гештальт-терапия способствует появлению «психологических мгновений», требуя от клиента углубляться в происходящее и чувствовать ее собственные действия в создании мира. Таким образом, она усиливает скорее игровое, чем серьезное отношение, которое Сартр рассматривал как цель экзистенциального психоанализа. Изменение в гештальт-терапии - это не только интеллектуальная перемена, но и перемена в телесном опыте. Телесное осознание никогда не игнорируется, и всегда исследуется.

Перлз полагал, что хорошая терапия обеспечивает баланс между безопасностью и вызовом. Я думаю, что Сартр вместе с большинством экзистенциальных психологов согласился бы с этим. Многие интервенции гештальт-терапии позволяют клиенту участвовать в углубляющемся от момента к моменту осознании ее процесса создания мира. Они также вызывают ее экспериментировать с новыми возможностями - не как предписанными поведенческими изменениями, но как с новыми способами открытия жизненных перспектив (и трудностей). Использование большего количества интервенций гештальт-терапии может помочь экзистенциальным терапевтам поощрять клиентов к встрече с этими моментами выбора, которые могут вести к радикальным изменениям в их способе бытия в мире. Я также полагаю, что гештальт-терапии следует уделить большее внимание экзистенциальной тревоге для того, чтобы стать еще более эффективной – как и моя встреча с экзистенциальной тревогой оказалась важна, чтобы помочь Биллу плыть в трудных водах изменения.

Бетти Кэнон – доктор философии, лицензированный психолог, практикующий в Боулдере, Колорадо. Она является заслуженным профессором гуманитарных и социальных наук Школы Колорадо в Майнсе (the Colorado School of Mines), младшим помощником профессора в Университете Нэропа (Naropa University), а также президентом и содиректором Боулдерского Института Психотерапии. Институт обучает специалистов в сфере психического здоровья прикладной экзистенциальной психотерапии. Данный подход объединяет идеи экзистенциальной философии и современного психоанализа, изучающего объектные отношения, с интервенциями, заимствованными из гештальт-терапии, телесно-ориентированной терапии, терапии по работе с травмой и других эмпирических подходов. Бетти - автор ряда разделов в книгах, статей, и книги по экзистенциальной терапии «Сартр и психоанализ» (1991). Она является членом редколлегии трех профессиональных журналов: «Обзор экзистенциальной психологии и психиатрии» (Review of Existential Psychology and Psychiatry), «Международное изучение Сартра» (Sartre Studies International) и «Экзистенциальный анализ» (Existential Analysis). Она – ответственный пишущий редактор раздела по экзистенциальному психоанализу в «Эдинбургской международной энциклопедии психоанализа» (Edinburgh International Encyclopedia of Psychoanalysis) (Эдинбург: Издательство Эдинбургского Университета, 2006). Она является литературным исполнителем (literacy executor) Хазель Барнс.